Парадоксы Курта Воннегута: коронные приемы великого писателя

27 книг

Василий Владимирский

11 ноября 1922 года родился Курт Воннегут – американский писатель, автор знаменитых романов «Бойня No5», «Колыбель для кошки» и множества других произведений, которые оставили яркий след в мировой литературе. Он пережил бомбардировку Дрездена, был в Германии в качестве военнопленного, трижды попадал под «дружественный огонь» и мастерски перенес опыт прошлого на страницы своих книг, искренне желая, чтобы люди не повторяли фатальные ошибки истории.

Мы попросили литературного критика Василия Владимирского рассказать о тех приемах, с помощью которых прозаик доносил до миллионов читателей затертые истины, несправедливо забытые многими, и поразмышлять о парадоксах его творчества.

Не просто кокетство

Современники вспоминают Курта Воннегута как человека, способного, с одной стороны, довести собеседника до белого каления одним-единственным телефонным разговором (особенно если речь шла о финансах), а с другой – заставить ловить каждое свое слово огромный зал, наполненный людьми, которые впервые услышали имя писателя полчаса назад. На самом деле, конечно, тут нет никакого противоречия. Неважно, собираетесь ли вы привести в бешенство или покорить своей харизмой, в основе всегда лежит одно и то же свойство – безукоризненное умение обращаться со словом.

Показательный эпизод из биографии писателя. Дважды, в 1947 и 1965 годах, он пробовал получить диплом в той области, которую сейчас назвали бы культурной антропологией. Оба раза – безрезультатно. «Воннегут снова попытался убедить антропологов, что формы историй столь же увлекательные и достойные изучения артефакты, сколь любые другие объекты культуры, – вспоминает в книге «Пожалейте читателя» Сьюзен Макконнелл, выпускница писательских курсов, где в 1960-х преподавал Курт. – Но факультет антропологии Чикагского университета отверг его дипломную работу. Снова».

Рискну предположить, что академики прокатили будущего классика не из-за чересчур свободного стиля письма, как простодушно предполагает Макконнелл, а просто потому, что к этому моменту антропология уже давно изучала «формы историй как культурные артефакты». К 1965 году существовала обширная научная литература на эту тему, с которой Воннегут, очевидно, не счел должным ознакомиться – иначе не настаивал бы на новизне идеи. Вместо этого он по привычке попытался «продать» под видом научного исследования эссе – и предсказуемо потерпел фиаско.

Однако на этом история не заканчивается. В 1971 году Воннегут все-таки стал обладателем заветного диплома Чикагского университета (правда, диплома почетного) – но не за научное исследование, а за роман «Колыбель для кошки». И это, мне кажется, справедливо: академическое сообщество признало масштаб писательского таланта, но не оригинальность концепции – исключительно виртуозное мастерство исполнения.

«В моих нехудожественных произведениях слишком мало свидетельств того, что я вообще созрел. Все идеи, которые я успел высказать достаточно отчетливо, я умыкнул у разных людей еще до того, как закончил седьмой класс», – признается Воннегут в предисловии к сборнику статей и интервью «Вампитеры, фома и гранфаллоны» (Wampeters, Foma & Granfalloons, 1974). И это не обычное писательское кокетство – по крайней мере, не только кокетство. Курт Воннегут действительно очень простой автор, моралист и дидактик. Он говорит о вещах очевидных, естественных, даже тривиальных. Оружие – убивает. Власть – развращает. Культура – относительна. Равенство недостижимо. Люди рождены для счастья. Люди смертны.

Такие дела.

Весь вопрос в том, как именно Воннегут подает нам все эти затертые истины.

Парадокс

«Все истины, которые я хочу вам изложить – гнусная ложь». Так начинаются Книги Боконона, вымышленное священное писание из романа «Колыбель для кошки».

Наверное, это самый известный парадокс Курта Воннегута: по логике вещей утверждение не может быть ни истинным, ни ложным. Но не единственный – парадокс вообще один из любимых инструментов писателя. Четче всего это проявляется, конечно, все в той же «Колыбели»: например, чтобы добиться максимально широкого распространения своих идей, Бокон, он же Лайонел Бойд Джонсон, договаривается со своим другом и соправителем острова на Карибах объявить учение вне закона – в итоге островитяне массово обращаются в боконизм, который исповедуют тайно, под страхом смерти. Перекликается с одной из популярных конспирологических интерпретаций Евангелия: по этой теории Мессия якобы сам организовал распятие, чтобы привлечь внимание к своей проповеди – привет Хорхе Луису Борхесу с его «Тремя версиями предательства Иуды».

Но на этом приеме держится не только «Колыбель»: если приглядеться, всё творчество Воннегута насквозь парадоксально. Человечество не то чтобы порочно, но начисто лишено чувства здравого смысла. Люди бесцельно убивают друг друга на войне («Бойня номер пять»), совершают страшные вещи, ведомые самыми благородными порывами («Матерь Тьма»), бездумно доводят до краха родную планету («Галапагосы»), бесконечно повторяют одни и те же ошибки, сколько дополнительного времени им ни дай («Времятрясение») и ни черта не разбираются в искусстве («Синяя Борода»). Но все же они, люди, жалкие, ничтожные, самовлюбленные, вопреки всему заслуживают любовь, понимание и сочувствие. Неразрешимое противоречие – но в большинстве романов автор каким-то чудом умудряется уравновесить чаши весов, не впасть в черную меланхолию, даже в тех книгах, где человек уничтожает все живое на Земле поголовно.

Черный юмор

В одной из своих статей Воннегут рассказывает, как на его выступлении из зала поднялся возмущенный слушатель, и спросил: «Вы вождь американской молодежи, какое право вы имеете учить их быть такими циничными пессимистами?»

Про пессимизм, положим, верно, все так и есть, а вот насчет цинизма претензия совсем не по адресу – по крайней мере, если трактовать цинизм как высокомерное, пренебрежительное отношение к нормам морали. Напротив, конфликт в большинстве произведений Воннегута связан с неразрешимым противоречием между тем, каким должен быть этот мир, и тем, каков этот мир на самом деле. Никакого пренебрежения, только боль от несовершенства творения – и собственного несовершенства в первую очередь.

Черный юмор – один из способов смягчить эту муку. «Святые странники в книгах черных юмористов находят лишь мусор, ложь и идиотизм – куда бы они ни шли. Вместо Святого Грааля их ждет там обертка от жевательной резинки или использованный презерватив – и это в лучшем случае», – пишет Воннегут. Все так, но святые странники почему-то никак не переводятся, сколько бы ни сталкивались с идиотизмом и ложью. Они продолжают искать скрытый смысл и тайное послание: в конце концов, никто не видел Святой Грааль воочию, так можно ли сказать с уверенностью, что он не выглядит как обертка от жвачки или использованный презерватив?

Научная фантастика и автофикшн

Другой коронный прием Воннегута – преломление личного опыта через призму фантастики, часто нелепой, бульварной, подчеркнуто низкопробной, вроде той, что сочиняет его любимый сквозной герой, его альтер-эго Килгор Траут.

Самое страшное, что довелось пережить Курту Воннегуту, – бомбардировка Дрездена во время Второй мировой войны. Сын немецких эмигрантов, он вступил в армию США добровольцем и впервые оказался в Германии как военнопленный после немецкого контрнаступления под Арденнами, не успев сделать ни одного выстрела. Вместе с другими заключенными он выносил тела женщин, стариков и детей, погибших от осколков, задохнувшихся под завалами после бомбежки, а выжившие дрезденцы забрасывали американцев камнями и поносили на все лады – это широко известные биографические факты. (Кстати, за несколько лет до того другой великий писатель двадцатого века, юный Станислав Лем, точно так же переносил тела евреев, убитых нацистами при уничтожении Львовского гетто.) На самом деле Воннегут попадал под «дружественный огонь» трижды: два раза под британскую и американскую бомбардировку, один раз – под советскую, но такого ужаса и чувства опустошения, как в Дрездене, больше нигде не испытывал. Ровно тот же кошмар переживает Билли Пилигрим из романа «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» – вот только Курта, в отличие от его героя, не похищали инопланетяне с планеты Тральфамадор, и до мысли, что на пространство и время можно смотреть совсем по-иному, он дошел своим собственным умом.

Самоубийство матери на Mother's Day (или, возможно, случайный передоз барбитуратом, именно этой утешительной версии придерживалась семья писателя), безумие сына, сложные отношения с женой – Воннегут тащил на страницы своих книг все подряд. Когда вышел первый его роман, антиутопия «Механическое пианино» (Player Piano, 1952), коллеги Курта из отдела по связям с общественностью корпорации «Дженерал электрик» спорили, кто из них прототипом какого персонажа послужил – и некоторые угадывали.

Детали авторской биографии одна за другой летят в котел фантазии, но не потому, что Воннегут безумно любит фантастику, ни боже мой. Совсем наоборот. «Сегодня существует лишь один тип журналов, в который невнятно бормочущий графоман может обратиться в поисках литературного признания. Догадайтесь, что это за журналы!» Что тут гадать: журналы научной фантастики, разумеется.

Фантастика нужна Воннегуту не для того, чтобы развлечь и повеселить читателя – это то, что делает частное общим, случайное типичным, превращает автофикшн в полноценную литературу. Еще одна форма парадокса: казалось бы, чего общего у всех этих космических полетов, путешествий во времени – и личной психологической травмы? Лишь одно: и то, и другое на пространстве художественного текста само по себе работает вполсилы, но при смешении возникает мощная гремучая субстанция.

Он старался

Во всем этом Курт Воннегут, конечно, не одинок. Плечом к плечу с ним встают классики девятнадцатого и двадцатого века – сатирики, фантасты, моралисты.

Ярослав Гашек, ветеран Первой мировой, показывающий в «Похождениях бравого солдата Швейка» весь абсурд и бессмысленность войны, ужас, преодолеваемый только смехом.

Великий парадоксалист Гилберт Кит Честертон, исследующий в «Человеке, который был Четвергом» несовершенство окружающего мира.

Стихийный экзистенциалист Дуглас Адамс, в «Путеводителе для путешествующих автостопом по Галактике» отправляющий героя в космическое странствие искать «ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего остального».

Конечно, Марк Твен с хрестоматийными «Приключениями Гекльберри Финна» – сходство двух великих американцев, в том числе внешнее, постоянно подчеркивали биографы и журналисты.

Даже Сергей Довлатов с его псевдобиографическими «Заповедником» и «Компромиссом» – они с Воннегутом, кстати, были знакомы, состояли в переписке и даже встречались лично.

«Мой друг, литературовед и критик, решил написать статью о том, что написал я, – вспоминал Курт Воннегут. – Он перечитал все мои труды, что заняло у него два часа с четвертью, и впал в гнев.

– Знаешь, что ты делаешь? – спросил он меня.

– Нет, – ответил я. – И что же я делаю?

– Покрываешь сладкие пилюли горькой оболочкой!»

Задача писателя – смешивать горькое и сладкое, пробовать вкусы, которые могут показаться странными, непривычными, даже вульгарными. По крайней мере, Курт Воннегут, похоже, видел свою миссию именно в этом.

Он старался. Как старались до него десятки других писателей, великих и безвестных.

И знаете, кажется, у него получилось.