Елизавета Боярская: «Каждая роль подразумевает свое завершение и судьбу»
Текст: Марина Зельцер, фотографии: Виктор Васильев, Михаил Тарасов
О Елизавете Боярской сказано уже так много, что порой трудно найти новую тему для серьезного, а не сиюминутного разговора. Но она такая живая, открытая и при этом обладает логическим умом, что каждый раз это бывает настолько интересно, что невозможно остановиться. Благо, она сама увлекающийся человек. К тому же появляются новые интересные работы, а с ними и свежие мысли и об этих ролях и о самой жизни, поскольку для нее все это естественным образом переплетается.
Она искренне верит: театр, кино и литература влияют на человека. А она сама с великой литературой «на дружеской ноге», хоть и на «вы», потому как уже столкнулась с таким количеством самых знаковых героинь на сцене и в кино, что большинству актеров не снились и за долгую карьеру.
Мы поговорили с Лизой о том, как ее творческие мечты воплощаются в жизнь, почему она отдает предпочтение классической литературе, что ее волнует в своих самых любимых героинях, а также о том, зачем она вступила в книжный клуб.
Лиза, насколько я знаю, ты сейчас не снимаешься и не репетируешь, только играешь спектакли. Значит, появилась возможность вернуться к каким-то своим увлечениям, в том числе чтению не по делу, или все это время отдается семье?
Да, действительно, сейчас у меня есть возможность посвящать больше времени и близким, и самой себе. И не так давно я вступила в книжный клуб «Зеленая лампа», который организовала актриса и моя подруга, раньше она работала у нас в театре, Дана Абызова. Она сказала, что чувствует, что не развивается, стоит на месте и для того, чтобы брать книгу и читать, ей нужна какая-то мотивация. Это все точно про меня. Я счастлива, что благодаря ее идее смогла вернуться в нормальный человеческий режим, когда в месяц прочитываешь хотя бы одну книжку. И много людей охотно подтянулось, потому что всем как раз не хватает этого волшебного пинка. (Улыбается.) У нас уже было две встречи. Первая книга, которую мы читали и обсуждали, – это «Улитка на склоне» Стругацких, а вторая – мемуары Юсупова, точнее, пока ее дочитываем и ищем сопутствующие активности в городе. Например, нашли прекрасный бранч со специалистом по семье Юсуповых, где будем обсуждать это. А потом нас поведут на экскурсию в музей Юсуповых. И для меня то, как все это происходит, – классное решение, поскольку я человек очень обязательный, и если мне сказали прочитать книгу к такому-то числу, то я лоб себе расшибу, не буду спать ночами, лежать с фонариком под одеялом, но прочитаю.
Музей Юсупова для тебя же не откроется, ты же явно была в нем раньше?
Была, но очень давно, на школьных экскурсиях. И как ни странно, я в нем не снималась, хотя это очень распространенное место для кинематографистов. Но сейчас, когда я прочитала столько про эту семью, у меня ощущение, что я с ними уже пожила немножко, и очень интересно, что я буду чувствовать в музее.
Как у вас выбираются книги? Первые две совершенно разные...
Мы все стали накидывать названия книг, кто что хочет прочитать. У меня есть список того, что предлагали, это возможно нам на перспективу. Например, «Бхагавад-гита» – философско-религиозная древнеиндийская поэма про буддизм, «Основание» Айзека Азимова, «Эмоциональный интеллект» Дэниела Гоулмана, «Это началось не с тебя» Марка Уолинна, «Выбор» Эдит Евы Эгер, «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, «Язык жизни: ненасильственное общение» Маршалла Розенберга.
Как много психологических книг и в основном зарубежная литература. Почему так, это веление времени?
Поскольку люди, которые собрались в группе, достаточно успешные и продвинутые, среди нас есть врач-хирург, шеф-повар, продюсер, актрисы, то все стали называть книги, до которых не дошли руки, а проблемы с прочтением нового произведения Водолазкина или Пелевина ни у кого не стоит. Я про половину этих книг вообще не слышала и точно бы не услышала, если бы не наша компания. Если говорить о тех же Стругацких, то кто-то читал одно произведение, кто-то два, а кто-то вообще ничего. Я, например, «Улитку на склоне» не читала.
Ты мне никогда не называла Стругацких среди любимых писателей...
Я и не могу сказать, что они любимые писатели, что это на сто процентов моя литература, сердце мое скорее отдается более простому языку. Но в Стругацких мне нравится их невероятная кинематографичность и, конечно же, то, что это скрытое зеркало эпохи. Вроде бы и фантастика, а вроде и наша действительность. И эта большая вселенная, придуманная ими, метафоричная, оригинальная и очень сильная по воздействию.
А если ты открываешь книгу, которую надо прочесть, не для дела или экзамена, а, допустим, выбрали в клубе, и чувствуешь, что это не твое, не идет, что делаешь?
Такого, чтобы настолько не пошло, у меня никогда не было, я все-таки стараюсь дотянуть страницы до сотой. Но обычно, если дохожу до восьмидесятой, то дальше легко идет.
Удивительно! А я не могу читать, если приходится тянуть, ну десять страниц еще можно – и в середину книги загляну: если все то же самое, брошу, когда это не для экзамена, например, да и тогда по диагонали прочитаю...
Наверное, есть книжки, которые мне хочется поскорее закончить. Я не все книги по психологии люблю, они бывают очень глупыми, на мой взгляд, особенно сейчас, когда модна тема коучинга, в том числе о воспитании детей. Иногда, правда, попадаются умные книжки и об этом, но обычно они не очень большие и, как правило, старые. А новые, их тонна, в основном однодневки, читаешь и думаешь: «Господи, что они тут одно и то же мусолят?» Все, что написано на пятидесяти страницах, можно вложить в одну строчку.
А что в том клубном списке было от тебя?
Марсель Пруст. Я его не читала, и потом это определенный вызов – прочитать роман из семи частей. Помню, еще мне очень нравилась его анкета в программе Познера, опросник, точнее, Пруст отвечал на эти вопросы и очень парадоксально.
Как часто вы собираетесь?
Примерно раз в месяц, продолжительность зависит от возможностей, от того, сколько человек пришло. Нас человек пятнадцать, но обычно собирается восемь-десять. В нашей компании есть девушка-ресторатор, она предоставляет нам свой ресторан, есть владелица гостиницы, и мы встречались в прекрасном лобби.
Ты все время и так много читаешь в связи с работой: пьесы, сценарии, литературные первоисточники, материалы для подготовки к роли, в том числе мемуары. Как не пропадает желание читать еще что-то?
Пожалуй, не пропадало, хотя, действительно, вначале ты учишься в институте, и у тебя есть огромная программа по русской литературе и зарубежной, а потом ты читаешь все, связанное с работой. Когда в театре ставили Гроссмана, мы же не только его читали, но и другие произведения. Но когда ты погружена в Чехова, изучаешь все вокруг него, и это интересно и питает тебя, хочется, чтобы тебя что-то из этой системы координат выталкивало, шло немного в перпендикуляр с тем, что ты обычно читаешь. Например, сейчас у меня нет ничего конкретного, связанного с работой, потому что я не репетирую и не снимаюсь, и Юсупов вообще ниоткуда, ни для чего. И может быть, от этого еще интереснее, и я жду даже свободные десять минут, когда появится возможность открыть книгу.
Ты же всегда говорила, что для души не можешь читать урывками, должна выделить себе на это хотя бы час, чтобы сесть и погрузиться в книгу?
Да, но у меня не так много времени для чтения, поэтому я стараюсь в те минуты, которые у меня есть, тоже это делать. Допустим, я приехала за ребенком в школу на пятнадцать минут раньше, и у меня с собой книга, я ее почитаю. Но, конечно же, самое приятное – делать это перед сном, когда тебя уже никто не дергает, и ты читаешь столько, сколько возможно.
А что значит, «сколько возможно»? Ты лимитируешь время, чтобы выспаться, или это зависит от того, что у тебя завтра?
Конечно, зависит, но, в принципе, если книжка интересная, то моя история: «Ой, ну еще одну главу...», – и так потом еще одну и еще. Это как сериал интересный смотришь, сидишь до пяти утра. Но для чтения у меня лимит – два часа ночи, а ложусь в идеале в половине первого. А в отпуске вообще в десять-одиннадцать часов, и там я всегда успеваю много прочитать. Я просто поняла, что уже не способна на поздние посиделки, если не высыпаюсь, плохо себя чувствую. А родители у меня, наоборот, полуночники, они приходят после спектакля, у них ужин не раньше одиннадцати, разговоры... Раньше у нас тоже так было, но ради детей мы перешли на другой режим, у нас в десять в доме уже тихая атмосфера, никто не ест, детям мы читаем книги вслух так, чтобы в одиннадцать все были в постели. И нам тоже комфортно так.
Как долго продлится твой отдых от новых работ?
Весной у меня начнутся съемки одного сериала для платформы, они перенеслись с осени. И пока все.
Почему так мало? Тебе неинтересные сценарии приходят или стал жестче выбор в пользу опять же семьи и отдыха?
Первое, я понимаю, что не хочу тратить так много времени на работу, а хочу посвящать его себе, детям и мужу, во-вторых, у меня прошла жажда сниматься и бесконечно соглашаться только потому, что не можешь без этого жить. Нет, чтобы удовлетворять свои творческие амбиции, мне прекрасно хватает театра. Я играю обычно по тринадцать-четырнадцать спектаклей в месяц, не меньше десяти точно. Творческий аппетит, даже жадность свойственны юности, когда думаешь: «О! Началось, надо брать быка за рога!» Сейчас я читаю много сценариев, но соглашаюсь только на то, что мне по-настоящему интересно. И, как правило, это то, что я еще не пробовала.
Если говорить об аппетите, то сравнивая с гастрономией, ты же можешь не только открывать новое блюдо, но и иметь любимые, и они могут отличаться по качеству в зависимости от того, где готовят и кто готовит. То есть и в похожей роли можно копать в глубину, тем более если режиссер хороший...
Если роль лишена интересного внутреннего поворота, но сам сценарий уж очень хорош и в нем есть возможность эту роль доразвить, то, конечно, я соглашаюсь. Например, я очень люблю свою роль в фильме Саши Котта «Седьмая симфония», хотя в принципе героиня – сильная женщина с трудной судьбой, мне уже была знакома. Но тут совпало все: тема блокадного Ленинграда, Саша Котт, замечательные партнеры, история существования этого оркестра, исполнение самой Седьмой симфонии. Мне очень хотелось иметь отношение к этой важной истории. И я вместе с Сашей попыталась сделать мою героиню не только сильной, но и в чем-то хрупкой, в общем, максимально живой, чтобы и зрителю было интересно, и мне самой.
Часто ли ты как зритель видишь в нашем кино то, в чем гипотетически хотелось бы участвовать самой?
Сейчас вообще много снимают, поэтому чего расстраиваться: если ты в этот проект не попала, значит, попадешь в какой-то другой. И в моем поколении много артисток, и в более молодом – каждую находит своя роль. С нашего рынка ушли иностранные сериалы, и при этом появилась возможность делать свои. Есть более низкого качества, есть обалденные, и режиссеры хорошие есть, и интересные истории пишутся, так что можно этому только радоваться.
Не вспомнишь сериал или фильм, который так понравился, чтобы ты мечтала сняться в таком?
Я пока видела только кусочки фильма «Бедные и несчастные» с Даниэлем Дефо, это фэнтези и мелодрама, однако уже поняла, что там гениальная роль у Эммы Стоун. Героиня покончила с собой, но ученый пересаживает ей мозг ее же нерожденного ребенка, то есть, по сути, она играет Франкенштейна, почти куклу. И это очень круто с точки зрения даже физиологии, ты играешь не человека, а существо. Это сумасшедший актерский вызов, серьезная актерская задача. Роль Аркадиной в «Чайке» тоже была такой задачей, потому что это новый уровень для меня, новый этап, новая ступенька. Были очень сложные репетиции, и получилось новое прочтение пьесы в сочинении Льва Абрамовича Додина, на мой взгляд, своевременное, интересное и очень содержательное.
Твоя Аркадина не похожа на тебя?
Если бы Додин не вытряс из меня все, что хотел, я могла бы легко сыграть Аркадину любящей матерью, у которой просто не хватало в молодости времени на сына, и теперь она пытается найти с ним общий язык, но у нее это не получается. А у нас абсолютно взрослые, конкурентные отношения Аркадиной и Треплева, и она пытается любить его, но не может ему простить его позиции. Она находится в жестком соприкосновении с сыном. И когда мы репетировали, то что-то доводили до абсурда, потом убирали – и мне было очень тяжело осознать, как своего ребенка можно не любить. Хотя бы понять, что в какие-то моменты ты его не любишь и не жалеешь. И у меня просто ломался мозг, но ничего, методом проб и ошибок мы добились этого. И да, в этом есть безжалостность, эгоизм, а с другой стороны, это утверждает то, что она – актриса и что это ее единственное призвание, и крест, и миссия. Она актриса высочайшего уровня и масштаба, со своими принципами, своим взглядом на театр, на искусство, на мир и требовательностью к себе. Мы доходим в их отношениях до пике, и мне было очень интересно понять ее, потому что я поступлюсь многим – и собой, и временем, даже профессией – во имя детей. А для нашей Аркадиной это немыслимо.
Думала ли ты о том, что произойдет с Аркадиной после финала, когда она узнает, что сын застрелился? И важно ли это вообще – представлять себе дальнейшую судьбу героев?
Действительно, каждая роль подразумевает свое завершение и судьбу, которая остается за пределами сценического действия, только в воображении зрителя. Я думаю, что смерть сына для Аркадиной станет новым обстоятельством, опытом, да, трагическим, но который сделает ее еще более глубокой и правдивой на сцене.
У вас она талантливая актриса, я тоже всегда так думала, но полно суждений, что она бездарна, и потому в ее жизни все так происходит...
Я думаю, что она очень хорошая актриса, из тех, что кладут свою жизнь на алтарь профессии. Как Гурченко, например. Я не такая, хотя тоже очень люблю профессию и хочу развиваться в ней. И такой же Тригорин, с которым они вместе пройдут рука об руку до конца, пока кто-то из них не уйдет из жизни. И будет еще не одна Нина, и каждую из них она переживет, простит ему, несмотря на то, что ей будет больно. И он всегда будет возвращаться к ней, потому что она единственный человек, который его действительно понимает и принимает. Принимает таким, какой он есть, и понимает меру его таланта.
А что будет с Ниной?
То же самое, потому что она тоже стала хорошей артисткой. Она говорит, что поняла, что главное в их профессии – умение терпеть: «Неси свой крест и веруй». Это понимают все они, кроме Треплева. Он не верит и не верует, он не нашел своего призвания.
Как ты думаешь, если бы не пришла Нина и не сказала, что еще больше, чем прежде, любит Тригорина, Костя все равно бы застрелился?
Да, потому что он не нашел себя. Сколько бы он ни писал, сколько бы его ни печатали, он не нашел своего призвания, а для него это смертельно. И это все равно случилось бы, просто позже.
В очередной раз думая про Чехова, понимаю, что у него во всех пьесах, даже небольших, кроме «Дяди Вани» кто-то умирает. При этом «Лешего», его предтечу, он написал со смертью главного героя...
Я думаю, то, что дядя Ваня остается жив, может быть, еще страшнее. По крайней мере, точно не менее трагично, потому что, несмотря на монолог Сони: «Мы отдохнем, мы будем жить, мы увидим небо в алмазах...», – для них обоих это полная безвыходность. Но один режиссер, если захочет, погрузит финал «Дяди Вани» в такую трагедию, что подумаешь: «Какой кошмар! Как они будут жить дальше?!», – а у другого это же будет выглядеть невероятно светло, несмотря на слезы. Это вопрос восприятия, кому что ближе, я как раз в силу додинской школы ничего хорошего не ищу.
Но в жизни ты мне кажешься очень оптимистичным человеком, и, возвращаясь к кино, я бы тебя с удовольствием увидела в фильмах Анны Меликян и Анны Пармас, которые мне очень близки своей тонкостью и особой ироничной интонацией...
Да. Мне тоже они близки, и я была в восторге от сериала «Нежность» Ани Меликян. Я писала ей и Вике Исаковой, что посмотрела на одном дыхании, летала, подскакивала вместе с героиней, парила над асфальтом и не могла спать, меня как будто подвесили на ниточки. Это характерная роль, хотя я не люблю эти клише, и она очень парадоксальная, и от этого еще интереснее. Но мне пока такое не предлагали, я бы, конечно, с радостью согласилась.
Ты занималась на курсе «Пишу кино». Расскажи, закончила ли его и с какой целью пошла в это?
Цель – тоже саморазвитие. Мне любопытно, как же сочиняются те самые истории, которые с таким трепетом и интересом читают артисты, когда испытываешь катарсис и хочешь эту роль получить немедленно и оказаться в проекте. Этот курс ведет режиссер и сценарист Алла Дамскер, режиссер спектакля «1926», который мы играли по переписке Цветаевой и Пастернака. Я поняла, что мне хочется поучиться для того, чтобы узнать, как объяснить, чего мне не хватает, когда я читаю сценарий, в героине и какая важная деталь, на мой взгляд, упущена в событийном ряду. Потому что иногда чувствуешь, что что-то не то, но не понимаешь, что именно. Я пока курс не закончила, потому что прервалась на съемки, но думаю, что дойду до конца. Это классный опыт, однако, конечно, я понимаю, что глобально сценарист – не моя история, потому что я двигаюсь с точки зрения актрисы, смотрю, чем бы мне была интересна героиня, как бы я ее сыграла, в какие обстоятельства хотела бы поместить ее, то есть пишу немножко не с той колокольни. А сценарист должен смотреть на картину в целом, быть достаточно абстрагированным от героев. Плюс у меня есть сугубо актерская привычка. Помнишь, в «Варшавской мелодии» Гелена говорит: «Все женщины – обезьянки... Я смотрю вокруг и все примериваю на себя... Вижу – красивая походка, беру ее себе. Потом я встречаю девушку – у нее задумавшийся взгляд, он показывает на глубокую душу – очень хорошо, я беру этот взгляд». Так же и у меня. Я прочитала хорошую книжку, в ней был интересный диалог, я отметила это и подумала, что надо запомнить. И как только я стала выполнять задания на курсе, начала шпиговать текст вот этим «беру себе» просто автоматически, что ни в какие ворота не лезет, потому что должна быть чистая структура, написанная с достаточно холодным разумом.
В начале декабря на платформе «Кинопоиск» вышел сериал «Великая. Золотой век», где ты сыграла Екатерину II. В то время, о котором рассказывает фильм, она, как мы можем судить по портретам, совершенно иначе выглядела. И дело не в канонах красоты, а в том, что даже к моменту коронации она уже не была стройной, а ко времени ее отношений с Потемкиным стала просто крупной и весьма солидной дамой. И когда у ног императрицы Потемкин или мальчики-фавориты, а мы видим тебя или Марину Александрову в «Екатерине», получается совсем другая история...
Да, и чем старше она становилась, тем моложе были ее любовники. Но у нас даже речи не шло о пластическом гриме или о каком-то сходстве. Изначально не было такой задачи. Да, когда мы смотрим голливудское кино, там делают просто портретное сходство, будь то Мэрилин Монро, о которой недавно вышел фильм, Фредди Меркьюри или Кеннеди. Они в этом очень сильны. У нас же редко кто тратит на это время и бюджеты. А если меня не делают толстой, некрасивое слово, режиссер приучил меня говорить «корпулентная», то тогда неважно – курносый у меня нос или прямой. То же самое с возрастом, это тоже уже условность. Мы просто с самого начала задаем иные правила игры, когда важнее суть, а не форма. И если у нас получается увлечь зрителя, заставить его сопереживать героям, то вольность трактовки прощается.
Ты говорила, что для тебя главным было понять и показать ее как женщину. Что ты читала для этого, готовясь?
Много: биографию в разных видах, причем часто у разных историков одни и те же события описываются совершенно иначе или вовсе отрицаются; мемуары; их переписку с Потемкиным; воспоминания ее современников. Судя по всему, Екатерина была очень противоречивой личностью, вообще невозможно сказать, что вырисовался какой-то портрет. Как описывали ее слуги, придворные или великие умы, она часто сочетала в себе самые противоположные качества: скупость и щедрость, милосердие и жестокость, прагматичность и легкомысленность, часто встречала, что она могла быть непоследовательной и импульсивной. Даже в законах. Она что-то начнет придумывать, работать над этим, а потом решит, что это – ерунда, бросит на полпути и возьмется за что-то абсолютно противоположное. Так было во всем и со всеми. И в отношениях с близкими людьми, с сыном, с придворными. Она была достаточно гуманной, но кого-то могла наказать довольно жестоко за глупую провинность, а кому-то простить серьезную провинность. Про таких людей говорят, что они живые, непосредственные, и, в общем, она такая же, как мы, хоть и была императрицей, на которую наложено огромное бремя. Наверное, ей бы хотелось быть просто женщиной, но у нее иная судьба, иное предназначение. Понимая, что у нас не будет кристальной исторической правды, я читала это все просто для себя, для впечатления. О каких-то ее привычках, о любви к драгоценным камням, кофе, табаку, цветам, о том, что она любила собак, вообще обожала животных... Для меня важно было сложить представление о человеке, и, если бы я это не прочитала, у меня не было бы основы, я была бы менее наполнена. Мне важно было узнать больше про ее отношения с Орловым и Потемкиным. Я поняла, что, хоть они оба Гриши (смеется – прим.), они два абсолютно разных человека. И если Орлова Екатерина даже побаивалась, потому что он был сильный, властный и на нее очень влиял, то, читая, как она обращалась к Потемкину, с какими эпитетами – у меня создавалось впечатление, что не императрица пишет, а милая барышня своему возлюбленному, это просто забавно.
Ни разу не пожалела, что снималась?
Нет, мне было интересно, я хотела попробовать ступить на этот хрупкий лед, и я ступила.
Ты сказала, что до того же Пелевина или Водолазкина руки все равно дойдут. Что ты для себя открыла в пласте современной литературы, что пробило?
Ну, например, «Авиатор» Водолазкина. Мне очень понравился и роман, и герой, история безумно интересная, трепетная и глубокая. Быков (признан иноагентом на территории РФ), «Июнь», наверное. Это эксперимент сам по себе, потому что там три истории, и каждая из них написана в разных жанрах. Из более раннего назову роман Иванова «Ненастье», по которому позже Сергей Урсуляк снял фильм.
И какое у тебя было ощущение после экранизации? И вообще, что обычно первично для тебя – книга или экранизация?
У меня между прочтением и сериалом прошло довольно много времени. Я посмотрела фильм, как совершенно самостоятельное произведение. И вообще сравнивать книги и экранизации я, в принципе, не люблю. Например, «Анна Каренина» – это такой огромный роман, что какой-то режиссер фокусируется на одной линии, Левина, например, второй – на линии Каренина, третий – на линии Вронского. Здесь важен фокус на концепции режиссера, а не на сходстве с первоисточником. Я, кстати, так как обожаю этот роман и смотрела все зарубежные версии и, разумеется, нашу, заметила интересную закономерность. Вот вышел фильм Зархи с Самойловой. Я не раз читала, как же ее ругали: «Какая она Каренина?! Где она и где Каренина?!». После премьеры фильма, вылился целый ушат гадостей и главным образом на прекрасную Самойлову. Но через время этот фильм стал абсолютной классикой. Что-то похожее происходит и с нашим фильмом режиссера Карена Шахназарова. Когда картина вышла на экраны посыпались вопросы: «А почему так? Зачем здесь взрослый Вронский? Какая из нее Каренина?» – и т. д. Но прошло лет семь-восемь, и я очень часто слышу: «Какая у вас Каренина!» И я думаю: «Надо же, удивительно». К экранизациям все очень требовательны и строги. Любая вольность и интерпретация режиссера может поначалу быть принята в штыки. А в театре эта закономерность не работает. Почти в каждом театре идет или «Дядя Ваня», или «Вишневый сад». И публика охотно идет, потому что ей интересно, как можно еще прочесть произведение, которое все знают вдоль и поперек, и что еще вытащат из него.
«Анна Каренина» – одна из твоих самых любимых книг. Не всем везет осуществить свою мечту...
Это правда. Есть момент везения или стечения обстоятельств, но, как только я услышала, что в Москве начинается работа над «Анной Карениной», я уже ни о чем другом думать не могла, кроме того, что хочу сыграть эту роль. Даже потеряла сон. Удивительно, что меня позвали на пробы, практически как только я подумала об этом. Я даже ничего никому сказать не успела. Быстро перечитала роман и поехала, заряженная мыслью взять эту вершину. Другого варианта даже не представляла себе. Я чувствовала, что смогу сыграть Анну. До этого предполагала, что скорее такая работа случится в театре, но я была настолько неравнодушна к материалу, что в каком-то виде обязательно произнесла бы этот великий текст.
Почему этот роман так любим тобой? И трансформировалась ли твоя любовь за годы?
Это одна из моих любимых книг, потому что в центре страстная женская натура с трагической судьбой. Анна всегда меня беспокоила, будоражила. Я раза четыре читала роман до съемок и раз десять во время работы – линию Вронского и Анны. В семнадцать лет я Анну всячески поощряла, считала, что ради любви можно все бросить – и сына, и мужа, потому что это рутина, а здесь романтика, страсть, чувство. Я была очарована героиней, ее смелостью, дерзостью, оправдывала все ее поступки. А когда перечитывала роман перед съемками, уже самое щемящее чувство вызывал Каренин, он – замкнутый поначалу, но добрый, чуткий, благородный, у него перевернулся мир, и он постиг счастье прощения. Он – честнейший, чистейший и великодушнейший человек, а она его просто уничтожила. Она выжгла землю своей любовью, промчавшись по ней, как лава по склону. Остались несчастными муж, Сережа Каренин со сломанной психикой, дочка прожила мало, и искалеченный Вронский. Вронский раньше казался мне романтическим героем, а потом я увидела, что он безвольное существо, он сам разбудил этот вулкан и не смог с ним справиться.
Но вы же должны оправдывать героев, то есть Анну здесь...
Я ее оправдываю, безусловно, и в начале она – изумительное создание. Обаятельная, легкая, нежная, заботливая. И мне никогда не хотелось, по крайней мере в момент знакомства с ней, делать ее роковой гранд-дамой. Напротив, хотелось максимальной простоты – чистая, наивная двадцатишестилетняя женщина. Ничто не предвещало беды. Но появляется Вронский, она подходит к краю пропасти, а дальше падение становится необратимым. Я не вполне понимаю, почему во многих экранизациях Анна – несчастная жертва. Ведь чем дальше история развивается, тем невыносимее Анна становится. Если внимательно почитать Толстого, то к концу у них с Вронским ненависть довлеет над любовью, это два врага. Когда она едет на вокзал, уже презирает свое существование и уличает всех вокруг в ненависти и лицемерии. По крайней мере, я всегда чувствовала это так. Но, говоря все это, я ни на секунду не отрицаю, что мне ее очень жаль.
А восприятие тобой автора как человека в работе может помогать или мешать?
Я стараюсь об этом не думать, потому что иногда это способно сбить, ведь все равно мы ищем свои сегодняшние смыслы. А после прочтения какой-то биографии или переписки Чехова, может создаться впечатление, что он над всеми женщинами смеялся, относился к ним достаточно легкомысленно и порой считал их не очень умными (смеется – прим.). И тогда можно сделать Машу, или Ольгу, или Ирину в «Трех сестрах» какими-то дурочками, но я так не думаю, для меня это интересные, глубокие героини. А книжки о писателе важны для общего развития.
Но ты все равно читала все это, и у тебя было свое ощущение от того же Чехова. Как отрешиться, репетируя?
Это легко сделать. У тебя есть партитура и опыт, который необходим, чтобы сделать объемной роль. Ты все знаешь про героев, и где автор писал, и в какой период истории, и что происходило в это время в его судьбе, и с кем он переписывался тогда, присылал ли кому-то главы и что ему отвечали. Ты впитываешь это в себя и можешь иметь в виду, но если ты не режиссер, а актриса, то когда делаешь первый шаг на сцену, думаешь об обстоятельствах, которые тебя конкретно в эту секунду окружают, и начинаешь историю с чистого листа.
Приятнее ли тебе играть, если автор симпатичен как человек? И кто те писатели, по которым ты могла бы заплакать, читая об их жизни и смерти?
К ролям это не имеет никакого отношения. А если говорить отвлеченно, то такими для меня являются Пастернак, Бунин и Чехов опять же, учитывая смешение профессий доктора и писателя, и его трагичную, нелепую смерть, и то, как его тело перевозили в вагоне с устрицами. В этом столько горькой иронии. Назову Шукшина, Астафьева, да и Достоевский с его ссылкой у меня вызывает те же чувства, которые он описывает в произведениях.
Я недавно разговаривала с Женей Ткачуком, и он высказал мнение, что Достоевский запустил механизм саморазрушения в человеке, и в этом есть нечто безнравственное...
Я так не думаю, потому что для меня он просто честно препарирует человека. Толстой это тоже делает, может быть, более гуманно, поэтому их всегда ставят в разные углы. Мне кажется, что Достоевский делает это достаточно безжалостно, даже по отношению к себе, не идеализируя, а ассоциируя себя с героями, о которых он пишет. Может быть, нам не очень приятно вглядываться в это зеркало, а на самом деле внутри каждого из них есть каждый из нас и вокруг уж точно есть такие люди.
Как мне кажется, у Толстого есть однозначно положительные герои, как Пьер Безухов, а у Достоевского их нет...
А для меня Митя Карамазов – такой же положительный герой. Или Иван. Они просто люди, со своими страхами и недостатками. Для Достоевского еще важен вопрос, сколько в них Бога. Безусловно, и в Ване, и в Мите он есть, и он прорывается довольно жадно в них, но их обоих черт возюкает лицом в саже. И эта вечная борьба Бога с чертом происходит каждый день в нас, вокруг нас и вообще в человечестве. Просто Достоевский через другую призму смотрит, чем Толстой. Мы в нашем спектакле не делаем Алешу святошей, в нем есть все то же самое, что есть и в Мите, и в Ване, он же тоже Карамазов, поэтому мне очень нравится, что Додин пошел в эту сторону, что в Алеше нет кроткого мальчика.
Не слышала ли ты рассуждений, что классическая литература, особенно русская, построенная во многом на страдании или на идеализме, вредна, особенно для юных девушек?
Я понимаю эту позицию, но не соглашаюсь с ней в корне. Мне кажется, что это вопрос развития души человека безотносительно пола. Тогда и кино не нужно смотреть с романтическими историями. Я, когда читаю, сопереживаю героям, но для меня это не является моделью поведения. У меня ощущение, что я в этом случае как патологоанатом, который разглядывает человека изнутри, но только не плоть, а душу. Мне кажется, из-за того, что люди стали меньше читать, они быстро раздают друг другу оценку и навешивают ярлыки: этот умный, этот глупый, этот задира, этот зазнайка... Это происходит от узколобости, а если человек хотя бы одну гениальную книгу прочитал, например, «Преступление и наказание», то он мог бы посмотреть на того, кто ошибся однозначно. Ему уже должно быть интересно, почему человек это сделал, что у него внутри, что с ним было, о чем он думал и что испытывает сейчас. Этому нас учит хорошая литература. Поэтому читающие и знающие историю люди и на нашу жизнь, окружающую действительность смотрят шире. Я считаю, что каждый должен получить свой опыт. Если кто-то пытается уберечь человека в восемнадцать лет от несчастной любви, то это плохая идея, на мой взгляд.
Кроме «Зеленой лампы», как ты находишь книги для чтения?
Например, регулярно кто-то приносит что-то в театр или говорит о том, что прочел потрясающую книгу. Так я столкнулась с повестью Алексиевич «У войны не женское лицо», «Авиатора» мне тоже кто-то посоветовал. Или мы репетируем что-то, придет артист и скажет, что нашел книжку про Достоевского или Чехова или какие-то новые материалы, которые не всегда доступно стоят на полке, а он искал в библиотеке или в архивах. Из уст в уста мы друг другу передаем много информации.
А у вас с Максимом бывает, что вы читаете друг за другом одну и ту же книжку, потому что кто-то из вас восхитился ею?
Такого ни разу не было, потому что каждый в один отрезок жизни занимается чем-то своим. Я могу поделиться впечатлением о том, что прочитала потрясающую книгу, он скажет: «Здорово!» То же самое с его стороны может быть.
А с мамой? У вас же очень похожи взгляды...
Тоже нет.
И у тебя никогда не было желания поделиться тем, что понравилось самой, чтобы другому тоже понравилось? И с кино и спектаклем?
С кино или с передачей проще, потому что быстрее можно посмотреть, а чтение книги – это процесс.
Но могут и сериал рекомендовать посмотреть...
С этим у меня дело хуже, рекомендаций много дают, а времени все равно мало. Вот «Нежность» я посмотрела, когда приезжала в Москву на один день, со мной не было рядом детей. В таких случаях я могу смотреть все, что хочу.
Что-то позитивное, смехотерапевтическое тебе нужно?
Этого у меня хватает. Максим и дети, мы все с хорошим чувством юмора, поэтому я не могу сказать, что перегружаю себя тяжелым. Да, работа с глубоким, серьезным материалом, с выматывающим эмоциональным погружением, а в жизни хватает всего.
Андрей уже достаточно большой ребенок. Что он сейчас читает?
Сейчас мы очень любим книгу «Джордж и сокровища вселенной» Люси и Стивена Хокинга, например. Разумеется, весь «Гарри Поттер», всякие мальчишеские истории типа «Робинзона Крузо» и «Острова сокровищ» уже прочитаны. Очень много замечательных современных книжек, например, «Мой дедушка был вишней» Анджелы Нанетти, я люблю «Вафельное сердце» Марии Парр, это уже новая классика.
А что-то из твоего детства есть в его списке? «Денискины рассказы», например, «Карлсон»?
Это уже Гришино. Драгунский, Чуковский, Толстой, Маршак, Андерсен, Носов с его «Незнайкой», Астрид Линдгрен... Это все Андрюша уже прочитал. Сейчас он читает книги для более старшего возраста, хороших авторов, что мне очень нравится. И кстати, можно еще сказать, что если взрослые передают информацию о книгах из уст в уста, то где узнавать про детские? Я изучаю профили в соцсетях, которые освещают новую детскую литературу, смотрю эти книги, и тогда уже предлагаю Андрюше.
Андрюша учится в пятом классе. А что они проходили из серьезной литературы?
«Тома Сойера», например. Вот программа пятого класса: русские народные сказки «Царевна-лебедь», «Каша из топора», «Счастливый принц» Оскара Уайльда, «Снежная королева» Андерсена и пьеса Шварца по этой сказке, Лермонтов «Бородино», Тургенев «Му-му», Чехов «Каштанка», Гофман «Золотой горшок», отрывок из романа «Война и мир» с Петей Ростовым и много современных авторов. Но Андрюша – человек не той внутренней конституции, и у него не тот возраст еще, чтобы он горел книгами. На мой взгляд, это свойственно редким детям-книгочеям, которые глотают книжки, а Андрей не бежит к книге на пять свободных минут.
Назови по одному самому любимому произведению у Толстого, Достоевского, Чехова и Булгакова?
«Мастер и Маргарита». Из пьес Чехова выбрать практически невозможно, я все обожаю, возможно, сейчас я бы сказала «Вишневый сад», а Достоевский – «Бесы». Я очень люблю всего Достоевского, но «Бесы» – самое мощное высказывание и очень отзывается у меня. Толстой. Как можно у него выбрать? Но я просто обожаю, трепещу, очень люблю с малого возраста «Детство, отрочество, юность». Это потрясающее, обворожительное произведение, как впечатление – самое щемящее для меня. А «Каренина» потрясает по уровню мысли и всему, но сравнивать это очень сложно. «Воскресение» тоже сильнейшее впечатление оставило.
У вас в театре нет советской драматургии, а мы вспоминали с тобой «Варшавскую мелодию»...
У нас в театре идет чудесный, возникший еще в студенчестве, спектакль «Варшавская мелодия». Роль Виктора долгое время играл Даня Козловский, но вот уже лет пять его играет наш артист Евгений Санников.
А какая еще драматургия того времени отзывается у тебя?
Вампилов, например. Я его обожаю. Очень люблю «Прошлым летом в Чулимске» и «Старшего сына». У Володина «Пять вечеров» – моя самая любимая пьеса, как и фильм Михалкова. Но Арбузова тоже нельзя выкидывать из этого ряда, потому что я помню, какое колоссальное впечатление на меня произвел фильм-спектакль Эфроса «Таня», я просто не могла оторваться. Я тогда не знала, что это за пьеса, потом узнала, что Арбузов, прочитала ее. И Зорин, и Розов – замечательные драматурги.
Твой топ в поэзии?
Я опять же очень банальна в своих пристрастиях. При том, что я люблю и Блока, и Цветаеву, и Пастернака, и Ахмадулину, и Евтушенко, и сложного Бродского, я обожаю Пушкина, потому что он прост и прекрасен. И сколько бы я ни читала «Евгения Онегина», всегда думаю: «Ну как можно так написать?!» Текст льется как ручеек, и понимаешь, что не существует совершеннее произведения, это как чистая слеза.
